– Вася, успокойся. Здесь в каждом селе есть ведьмин лес, волшебное болото и крыница с оживляющей водой. Поспрашивай у старожилов – такого расскажут, спать перестанешь. Только не каждому встречному эта земля сокровища свои отдаёт. Кого-то враз осчастливит, а иные и за год ничего не найдут.
– Это что ж значит, выходит, земля сама определяет, кого наградить, а кого с кукишем оставить?
– Я бы сказал, всё от удачи зависит. Фактор этот наукой объясняется слабо; слишком мало констант и много переменных. Хотя однажды я слышал, что в подобных местах надо принести что-то в жертву. Стой! Отставить трёп. Вот и хутор. Вася, паси округу, а я к Афанасию. Жди сигнала фонариком.
4. Проверка
Заявившись в начале пятого к подземному ходу усадьбы, я был немного обеспокоен дымящими трубами дома, летней кухни и буржуек сарая. Обычно в это время ещё не начинали топить, да и до подъёма минимум полтора часа. Нарушения режима я не приветствовал, но не это меня насторожило. Возле входа в подземелье были следы. Кто-то осматривал дверь, наверняка пытаясь открыть, вон, сквозь дёрн даже царапины на металле остались. Ничего, дупло в дереве напротив не просто так. Там камера, посмотрю запись и всё выясню. Нажав кнопки кодового замка, я открыл дверцу и юркнул внутрь. Подсветил фонариком, два шага и новая дверь. За ней сто метров прямо и на развилке направо. Налево идти нельзя, пропадёшь. Последний замок открыт и я дома. Теперь посмотрим запись. Соколовский подводит Савченкова к замаскированной двери и показывает её. Тот осматривает, тычет ножиком и что-то говорит Соколовскому. Вот оно что, раз находится время исследовать округу, пора закрывать «гостиницу» и отправлять Савченкова в свободное плаванье. Учиться партизанить можно до освобождения. Скоро битва за Москву начнётся, так что со свежими силами на коммуникации врага. Ночью вроде самолёт прилететь был должен, а с ним и приказ какой-нибудь, а пока комната перехода, визит к хирургу, несколько швов на бровь и звонок зятю Фирташа.
Леонид снова был на учениях. Вторые за текущий квартал, о чём с сожалением в голосе сообщила его жена, делящая времена года на бухгалтерский манер. Видимо, что-то сдвинулось в армии, раз военные стали заниматься повышением боеспособности, как это и должно быть, а не протиранием штанов. Не иначе события в мире показали, что у России по-прежнему только два союзника: Армия и Флот. А раз учения, то они подразумевают боевые стрельбы, значит, что-нибудь перепадёт и мне. По крайней мере, я на это надеялся. Хотелось пополнить арсенал, да и боеприпасы лишними не бывают. Через неделю мы встретились. Наградной маузер от Савелия Силантьевича достался генералу-покровителю. Я наконец-то поменял свою винтовку. Стрелять из старой стало опасно, всё имеет запас прочности и лучше не доводить до крайностей. Мне отсыпали более двух тысяч патронов СП-5 и предложили стать обладателем «печенега». Отказаться от такого замечательного пулемёта я не смог. Но венцом нашей встречи, тем не менее, стало не новое, а старое, находящееся на консервации, но не потерявшее своих боевых качеств оружие. Десять автоматов ППШ, как я и просил, правда, с рожковыми магазинами на тридцать пять патронов. Безусловный анахронизм для партизан, ведь до сорок второго были барабанные магазины, но как я понимаю, специалистов-снабженцев среди людей Савченкова нет. Значит, знать всех нюансов не могут. Так что проблем с модернизированным пистолет-пулемётом, будем надеяться, не возникнет. После прихода к взаимному согласию подполковник позвонил, и вскоре к дому подъехал армейский грузовик. Солдаты сгрузили ящики и укатили так же быстро, как и появились. Поблагодарив Леонида, я перетащил оружие в сарай, и как только он уехал, принялся стачивать заводские клейма, выдававшие год выпуска.
За летящими из-под точильного круга искрами я задумался. Куда же направить отряд? Выпускать из сферы своего влияния я категорически не хотел. Переселить в Прилепово не серьёзно, южнее нельзя – нет густых лесов. Ближе к Смоленску, на север, без смысла – некого воевать. В Барсуках и западнее уже есть партизаны, там и так им тесно. Остаётся только на восток, Дорогобуж или куда-то ближе к Стодолищу. Хотя зря я, наверно, оставил поляка в землянке у урочища Усть. Там шахта метров на тридцать под горку отрыта, а ответвлений вообще никто не считал. Стены укрепить, вентиляцию наладить, парочку буржуек и все двадцать с лихом человек можно разместить. В тесноте, да не в обиде. Нет вокруг непролазных болот и лесной чащи, зато и в голову никому не взбредёт, что здесь может быть партизанская база. А с поляком как-нибудь разберутся. Закончив работу, я переложил ящики на тележку и, переодевшись, закатил её в комнату перехода.
Тем временем Василий добрался до Прилепова, заметил два горшка на плетне крайнего дома, оповещающего, что всё спокойно, спрятал оружие в тайнике и, не заходя в избу, где его приютили на постой, отправился в бывший коровник. Переделанный в деревенский клуб, хлев давно стал местом их обитания. По бумагам, официально, младший лейтенант числился директором клуба. Зайдя вовнутрь, Василий застал Савелия Силантьевича, сидящего за столом. Рядом с ним киномеханик и Варвара. Все пили чай.
– Здравствуйте, – сказал Василий.
В коровнике воцарилась тишина. Савелий привстал и тут же опустился на скамью, словно косой срезало.
– Жив? А мне сказали, что всех убили.
– Троих потеряли.
– Кого? – промолвил Савелий.
– Генку, Славку и Володю.
– Жаль ребят. Как же вы так?
– На засаду в Мошевой напоролись. Еле ушли. Если б не Николаевич со своей винтовкой хитрой… там бы остался.
– Постой, Сёма сказал, что пять человек на кладбище хоронили.
– Поляки то были. Они в деревне прятались. Мы одного у чехов отбили. Товарищ Наблюдатель его рядом с хутором Афанасия определил. Дед кланяться вам велел, зайти просил.
– Да ты садись. Варя, пулей к мамке. Пусть сообразит что-нибудь к столу, и сюда неси.
Пропустив шмыгнувшую возле себя Варвару, Василий присел за стол и обстоятельно рассказал о вчерашнем дне. Силантьевич поделился своей информацией. А после завтрака, когда все ушли, стал писать письма.
Адреса Гены, Вячеслава и Владимира у младшего лейтенанта были. Все они, ещё перед выходом на задание, дали Василию крохотные записочки, на случай если произойдёт что-то. Вот и произошло. Но что написать, какими словами поведать близким про гибель? И Вася стал писать о каждом, что только смог вспомнить: об их совместной службе, хотя какая тут служба? – познакомились они уже здесь, в лагере; о том, что были они отличными бойцами, труса не праздновали, Устав чтили, и… больше ничего не лезло в голову. В бою они все находились рядом, а смерть выбрала их, подарив ему ещё немного жизни. Поразмыслив, Василий отложил писанину в сторону, достал новые листы бумаги и пересказал последние два дня их жизни, дописал: «дорогие отец, мать, сёстры и братья, ваш сын и брат погиб геройской смертью за честь социалистической Отчизны, освобождая деревню Мошевая от немецко-фашистских захватчиков. Похоронили его местные жители на деревенском кладбище в общей могиле вместе с боевыми товарищами. Находится деревня в пятнадцати километрах на юго-запад от города Починки Смоленской области».
Дописав третье письмо, у Васи проступили слёзы. Неужели и его семье когда-нибудь напишут подобное. В обычной мирной жизни человек не в силах взвесить на весах, откалиброванных до самых мизерных величин, ценность своей, и уж тем более чужой жизни. Нет таких весов, не существует их, пока не наступают страшные времена. Слова о том, что человек любит жизнь, но во имя какой-нибудь идеи готов жертвовать ею – просто слова. Проверку слов учиняет война, где надо платить кровью за каждую букву. Он готов был платить, позор и унижения плена стали пудовой гирей, склоняющей чашу весов в сторону смерти, которая очистит его. «Мёртвые сраму не имут», так он говорил своим бойцам перед тем боем, после которого он поднял вверх руки, а многие дрались до последнего. Наверно, это проявление трусости будет преследовать его всю оставшуюся жизнь, но сейчас он почувствовал ужасную боль за своих близких. Младший лейтенант Василий Егорович Лопухин захотел жить. Он не перестал бояться смерти, он перестал бояться жизни.