– Ух ты! – всё, что мог сказать купец. Из большого куска хлеба торчала золотая пластина. Она напоминала по форме треугольник, который как-то рисовал Лексей. Присмотревшись внимательнее, Ильич схватился за сердце.
«Киевлянин из сна, точно. Такая же бляха с отчеканенным глазом на углу пластины», – пронеслось в голове.
Команда столпилась вокруг купца, наблюдая за кусочком золота в руках патрона, и кто-то ближе к корме произнёс:
– Что там, Пахом Ильич?
– Ну, зуёк, ну молодец! – Пахом поднял находку над головой, показывая её людям. – Ребята, помните, в Смоленске татя поймали? Того, что лавку мою хотел спалить. У него точно такая же бляха была.
В это время в Новгороде возле рыбацких лодок толпился народ, в основном рыбаки с семьями, но присутствовали и двое стражников. Причиной столпотворения были два мёртвых купца, лежащие на берегу, почти у самой воды. Кто-то опознал в одном торговца готовым платьем Григория Фёдоровича, а вот по поводу второго мнения разнились. И если смерть, как известно, уравнивает людей, то только не в этом случае. Русский купец улыбался, казалось, что перед кончиной он сделал что-то очень важное, что обеспечит ему райские кущи, где апостол Пётр распахнёт ворота, впуская его внутрь. Торговый же гость, судя по одежде, с разбитой челюстью и гнилыми раскрошенными зубами лежал мордой набок, его труп перевернули, когда осматривали, отчего борода до самого уха была вымазана в тине вперемежку с песком. Вид у покойника был зловещий. Такого и в ад побоятся принять.
– Что-то нечисто, смотри, Саава, нож-то, бросковый. – Рослый, с седой бородой дружинник положил точно посередине на вытянутый палец клинок. – Это ж как уметь надо, точно меж рёбер засадить.
– С чего решил? – спросил второй.
– Господи! Учишь вас, учишь, внимательнее смотри, вишь, ножик ровно лежит, вместо рукояти верёвка намотана, баланс вымеряли, – наставлял старший воин соратника.
– Ну и что с того? – Саава никак не мог уловить ход мысли товарища.
– А то, что тот, с разбитой мордой, нож в сердце вогнать не мог. Для броска расстояние надо, а они рядышком лежат. Наш ему кистенём шарахнул, следовательно, был жив. После такого удара не скоро очухаешься, и уж точно не до ножичка будет.
– Да ну, – не поверил младший стражник, – мне давеча, когда драку промеж готландцев разнимали, дрыном по башке засветили, так я и не почувствовал.
– Балбес! Ты в шеломе был, вот и не прочухал, а если б свинчаткой, да по скуле. Да что тебе объяснять.
Стражник присел на корточки, проверил места возможных тайников на одеждах убитых и размышлял уже про себя.
«А если и смог, то кто ему шею свернул, как гусю? Был ещё кто-то. Тот, кто ножик в руку схизматика вложил. Да по незнанию в правую, покойник-то левша, по мозолям видно. Он убил нашего, затем порешил второго. Придётся к посаднику идтить, иноземца убили». – Седобородый завернул нож в холстину и направился в сторону города.
Ладья Пахома Ильича летела по реке подобно стреле, выпущенной из тугого лука. Сильный попутный ветер сводил на нет все попытки течения придержать новгородское судно. За кормой собирались грозовые тучи, но казалось, что ладья обгоняет их. До Смоленска оставался один день перехода. Ещё никогда купцу не удавалось так быстро преодолеть сложный маршрут торгового пути. Ильич включил рацию, но кроме треска ничего не услышал. Лексей предупреждал его, что на связь надо выходить только днём и радиус действия ограничен. Но сообщить о том, что компаньон уже рядом, Ильичу очень хотелось.
– Далековато ещё, – с досадой проговорил Пахом, закрывая сундук.
Он ещё не знал, что сбежавший «рыбак», убив на погосте всю семью, приютившую его на ночь, обзаведшись лошадью, преследует их. Черпая силы из ненависти к русским и жажды отомстить, убийца шёл по пятам новгородцев как гончая. В Межно он задушил монаха и, переодевшись в его рясу, играя на сострадании людей, ловко находил пропитание и где надо выспрашивал дорогу, оставляя за собой лишь трупы. Ammazzare, ammazzare [8] , – стучало подобно маятнику в его голове.
11. Алексий
(глава посвящена памяти писателя Сергея Анпилогова)
На бывший разбойничий струг шумно грузилась артель строителей. Все работы по возведению крепости были завершены. Да, да, именно крепости, то, что в моё время называется скромным «куркульским» заборчиком, здесь принято считать крепостной стеной. По периметру выстроены башенки, в них на турелях стоят арбалеты со щитками, бьющие на четыреста шагов, а к ним запас болтов до двух тысяч. Выкопан подземный ход, ведущий в лес; к реке проложена керамическая труба для будущей канализации. Колодец, почти двенадцать метров глубиной, оборудован воротом с оцинкованным ведром и стопорным механизмом, в сарае есть корова, свиноматка с опоросом, два десятка кур, сделан ледник, не хуже современного холодильника. Поставлена настоящая русская баня, конюшня, летняя кухня, мастерская с кузнечным горном, казарма и амбар, забитый продовольствием. Дорожки во дворе вымощены плиткой, так что даже многодневный проливной дождь не страшен. И всё это сделано за очень короткий срок, потому что к привычному для строителей топору прибавилась обыкновенная пила. Так, по крайней мере, считал Фрол, садившийся на судно последним. Но если бы не колоссальное количество строительных материалов из моего времени, сомневаюсь, что у нас всё бы получилось так быстро. Расчёт мы произвели ещё вчера, и к моему удивлению, строители предпочли получить львиную долю оплаты обыкновенными гвоздями. Это сэкономило мне почти четыре фунта серебра, и обещанные инструменты я отдал задаром. Прощаясь со мной, бригадир не смог не выразить чувства благодарности, поклонился в пояс:
– За инструменты спасибо, детям своим накажу молиться за тебя.
– До свидания, Фрол, будет тяжко – приходи, тебе и артели здесь всегда рады.
– А я ведь приду! Уверен, не последний раз видимся.
Артельщики уселись за вёсла, кое-как, неумело стали грести. Освобождённые рабы им помогали, правда, не все. Два человека решили остаться, повар и цыган. Если суздальцам, по их мнению, было куда возвращаться, то повару-хазару деваться некуда, ни дома ни семьи. Цыган же не отходил от лошадей, ночевал прямо в конюшне и искать добра от добра не видел смысла. Свобода, она тоже разная бывает, тем более что никто их не неволил, не холопил и не заставлял делать что-либо плохое. Живи, работай, выполняй обязанности да проблем не приноси. За день до освобождения рабов у меня с Савелием состоялся неприятный разговор, сходили на охоту, так сказать. Мы беседовали в лесу на повышенных тонах. От звука наших голосов звери, наверное, давно разбежались, так что добыча нам не светила. Менталитет выходца XXI века не позволял мне хладнокровно прирезать русских людей. Это для рязанца суздальцы ничем не отличались от моравцев, угров или киевлян. Усобные конфликты настолько разобщили русский народ или ещё не успели сплотить, что порой становилось страшно. Сравнивая политику своего времени, когда украинцы, подогреваемые зелёными деньгами, хаят москалей, своих братьев по крови, доводя до абсурда военную доктрину – хочется взвыть зверем. Чтобы народ перекрестился, не нужен гром. Мы остановились, стоя друг напротив друга, и упорно доказывали свою правоту.
– Всех рабов надо убить, – настаивал сотник, – то, что они видели здесь, не должно выйти за пределы крепости.
– Савелий, я обещал освободить людей, как только закончится строительство.
– Алексий, не совершай глупости! Если не хочешь пачкать руки – так и скажи. Мои люди сделают всё сами. Ты их отпустишь – мы догоним.
– Моё решение останется неизменным. Согласен, есть риск, что ушедшие смогут рассказать о пилах, которые пилят сами, о летающем шаре на верёвке. Да только кто им поверит? Вот ты, ты бы поверил?
– Не поверил, но захотел бы проверить. Так что жди гостей. Я, Алексий, за то время, пока добрался сюда, нагляделся чуточку и на людей и на свет. Слишком ты добрый, а слишком – это уже зло.