Настоятель посмотрел на икону, опустился на колени, что редко позволял себе, прикрыл глаза и осенил себя крестным знаменьем. Всё происходило по велению души, в подобные моменты священник отрешался от окружающей действительности, впадал в состояние блаженства и единения с чем-то больше, чем весь мир. Он чувствовал, что Бог рядом, видит и слышит его, испытывает боль и страдания, радость и восторг, точно так же как и он сам.
– Всё ли я сделал для сохранения церкви нашей? Подскажи мне, Господи. Сомнения одолевают меня, тысячи душ хочу погубить невинных, во сохранение зерна веры нашей православной.
Настоятель открыл глаза, в состоянии молитвенного экстаза слёзы потекли по его щекам, и не заметил подслеповатый священник, как замироточил лик Иисуса.
После дневной обедни в келью настоятеля постучались, прибыл Иннокентий, в грязной, в нескольких местах разорванной рясе, без головного убора, видно было, что торопился о чём-то сообщить и не успел привести себя в надлежащий вид. Порядок в облачении в стенах церкви был строжайший, и подобный непотребный вид мог привести к суровому наказанию, но видимо весть, которую принёс помощник, того стоила. Настоятель вспомнил, что отсылал две седмицы назад Иннокентия к одноухому киевлянину с целью прощупать некого мурманского боярина, так некстати нарисовавшегося в свете недавних событий.
– Говори, сын мой, что случилось? – ласково сказал церковник.
– Киевлянина и его людей больше нет, батюшка. Всех сжёг огонь. Безухий разведал место стоянки Алексия, как начало смеркаться, мы на ладье поплыли туда, двадцать человек, столько лихих людей смог собрать в Мстиславле твой верный Аристарх. Я был с ними почти до конца. Перед поворотом к стоянке Аристарх предложил мне высадиться на берег, для того, чтобы зайти с тыла с двумя его лучшими ратниками. Как только мы стали пробираться через кустарник, раздался страшный грохот и ладья окуталась пламенем.
– А где сам Аристарх? – перебил Иннокентия настоятель.
– Он, он только успел произнести два слова: «Греческий огонь». Кусок весла проткнул его насквозь. Потом сверкнули молнии, и начался дождь. Тело Аристарха никто не найдёт. – Иннокентий перекрестился и склонил голову, наказания за невыполненное задание было не избежать, но вины за собой он не чувствовал.
– Ступай переодеться, отдохни, после вечерни будь у меня.
Настоятель присел на лавку. Он уже и думать забыл про какого-то пришлого Алексия, однако придётся вновь всё проанализировать.
«Всё не так, – стал размышлять священник, – какой к дьяволу греческий огонь, бывает и шар-молния сжигает дом. Хотя Аристарх служил у кесаря, мог и узнать. Тогда беда, такое оружие доверяется начальнику очень высокого ранга. Комесу, иногда гекаконтарху, если уж совсем припечёт. А если Алексий прислан из Никеи? Вот это уже интересно, надо будет понаблюдать за ним. Много с ним неясно, какие-то механизмы приволок с собой, зачем так позиционировать? Сидел бы тихо и сопел в две дырочки, так нет, дом каменный строит, точно ромей, славянин бы построил из дерева. Знать о наличии и месте проживания соглядателя – это уже наполовину обезвредить его. Что думать о комаре, когда грозит пожар в доме, князь Смоленска – вот главная заноза. Время дорого, нужно снова собрать ватажку из недовольных правлением Святослава людей, вооружить, обучить, содержать их, наконец. Серебро, как же нужен этот металл, как раз тогда, когда его нет».
Мелодичный перезвон с колокольни прервал размышления настоятеля, немой звонарь Герасим опробовал новые, только что привезённые колокола. Круглый сирота, потерявший дар речи при виде гибели своей матери, Герасим скитался с паломниками слепцами. От города к городу, от монастыря к монастырю. В Смоленске жестами объяснил прежнему звонарю, просьбу подняться на колокольню и подёргать за веревки. Шестидесятилетний дед смилостивился и разрешил ударить в колокол один раз, было это на следующее утро после Пасхи. Так и появился ученик звонаря Герасим при церкви. С тех пор прошло десять лет, немой немного усовершенствовал крепления канатов в звоннице, приспособил дощечки и стал играть музыку. Не зная ни одной ноты, не имея возможности произнести ни слова, Герасим играл произведения на главном и средних колоколах. Импровизировал, мог повторить перезвон через несколько дней после его исполнения. Настоятелю нравилось, люди были в восторге. Вот и принял решение священник приобрести новые, маленькие колокола, размеры которых несколько раз немой показывал руками. Было у Герасима два сокровенных желания, о которых он часто думал, первое – собрать весь город перед колокольней, на которой он исполнял перезвон, второе – снова научиться говорить.
Новгородский купец в шестой раз заводил патефон и слушал песню, так близкую его сердцу, под названием «Коробейники». Ах, какая песня, прямо про него поётся. Шестнадцать лет назад, торгуя в лавке отца, Пахом познакомился со своей будущей женой. Ну и что, что супружницу зовут не Катя, и после знакомства не было ржи, но всё остальное-то было. Тоска охватила Ильича, захотелось домой, к жене, детишек повидать. Старшей доченьке Нюрочке уже четырнадцать годков скоро, копия Марфы растёт. Такая же красавица будет, очень любит монетки считать, монеток немного, несколько булгарских пуло и парочка византийских, но всё сложено в деревянную шкатулочку, которую купец сделал сам и подарил дочери. Бывало, сядет Нюра на колено, откроет свой заветный сундучок и рассказывает – на эту денежку куплю платье красное, на эту сапожки, а на эту лавку торговую – радуется сердце отцовское, душа поёт от воспоминаний. Годы, конечно, неумолимо бегут вперёд, и будущим летом пора сватов принимать, но образ дочери запомнился именно таким. Лексей, узнав о девочке, перед отплытием просил передать от себя подарок: мешочек монет круглых и парсуну, им нарисованную. На рисунке сам Пахом Ильич на фоне ладьи с командой, как живые. Пусть, мол, играет дочурка, батьку вспоминает. Хороший у него компаньон, дай Бог ему здоровья.
– Скоро Смоленск, вон камень приметный, к закату будем в городе.
Громкий голос кормчего прервал идиллию Ильича, пришлось прятать патефон в рундук и думать, как ловчее уговорить кузнецов сделать скидку на звёзды шипастые. Сорок шесть пудов железа, это не шутка. Пусть изделия из самого паршивого материала, не булат же, однако цену заломят наверняка несусветную. Будет ли столько гривен расплатиться? В Новгороде этот вопрос решился бы мимоходом. Коваша, Ижорка, Суйда – не просто названия рек, в болотах этого междуречья добывают руду, и дефицита опарошного железа нет, а вот, как обстоит с этим делом в Смоленске, купец не представлял.