Живинбуд дремал всю дорогу, на лодке укачивало, ему хотелось поскорее попасть домой, не в проклятый детинец, где сидел князь, а в свою родную деревню, откуда по глупости попал сначала в воинский обоз, а затем, ловко наколов на косу какого-то немца, был примечен дружинником и стал служить на посылках. Нельзя сказать, что сложившееся положение дел было в тягость, просто ностальгия, по привычному для него укладу жизни брала своё.
– Просыпайся, Живинбуд, крепость под носом. – Яков будил своего пассажира, брызгая на того водой.
– А, что? Уже? Ох, только глаза прикрыл, да когда ж это всё кончится? – Литвин нехотя вылез из лодки, растирая затёкшую руку.
Дойдя до ворот, аккуратно постучал, как ни странно – открыли. В воротах стоял бородатый здоровяк, широченный в плечах, в гамбензоне, усиленном кольчужным полотном, и почему-то в чёрных сапогах. Крашеная юфтевая обувь стоила дорого, даже простые сапоги надевали только по праздникам, но день сегодня обычный и это смутило. Литвин оглянулся по сторонам, снял шапку и попросил проводить к Швентарагису.
– От князя я, гонец, – произнёс сиплым голосом Живинбуд.
– От Лександра, что ли? Занесло тебя, однако. Постой где-нибудь, я доложу. – Здоровяк посмотрел на гонца сверху вниз, покачал головой и повёл к большому терему.
Литвин недоумевал, какой такой Лександр, неужели за ночь князь сменил имя? А может, уже и в самом деле новый князь, что делать-то?
– Я тута обожду. – Литвин показал на лавочку у колодца.
Было раннее утро, многие ещё спали, людей во дворе не было. От колодца к двери терема вела аккуратная дорожка, уложенная ровным камнем, Живинбуд даже пальцем потрогал плитку, настолько было интересно. Вскоре из терема вышел тот же здоровяк, который встречал литвина.
– Поди не жрамши совсем? – спросил у гонца.
Живинбуд охотно закивал головой, последний раз есть приходилось только вчера, да и то один раз. Бородатый сходил в соседнюю избу с кирпичной трубой, пошукал там что-то и вернулся с крынкой кваса, тремя перепелиными яйцами и большим куском пирога.
– Ты это, не сори тута, крошки за собой приберёшь. Понял? – Здоровяк передал еду, кусок белого полотна и стал ждать, пока гость поест.
Живинбуд постучал по яйцу ногтем, разбил скорлупу и попытался выпить содержимое, не тут-то было – яйца были варёные. Недолго думая литвин слопал яйца целиком со скорлупой. Как только последние капли кваса были выпиты, из двери терема вышел воин в богатой одежде. На руке, придерживающей меч, перстень с красным камнем, во второй толстая золотая цепь, вращающаяся на указательном пальце. Цепочка раскручивалась и наконец соскользнула с пальца и, совершив короткий полёт, упала в не закрытый крышкой колодец.
– Ну что там? – Савелий не выказал ни чуточку сожаления, что дорогая вещица ухнула в криницу, возможно навсегда.
– Князь просил передать Швентарагису, что ждёт его уже через три дня у себя, вместе с казной. Иначе грозился утопить, – на одном дыхании произнёс Живинбуд.
– Ха, ха, ха… передай своему, этому, который тебя послал, что у Швентарагиса теперь другой князь. – Сотник так рассмеялся над своей шуткой, что вызвал улыбку у всех, кто его слышал.
Литвин поклонился, поставил на лавку пустую крынку, сложил льняную салфетку и поспешил к лодке, скорее от этого странного места, где разбрасываются драгоценностями, смеются при этом, и если б не часовня с золотой крышей, то вообще не понятно, как назвать эту крепость.
Яков в это время рассматривал свою будущую лодку, прикидывая, сколько рыбы влезет в трюм и как будут завидовать соседские рыбаки, а его родичи – гордиться им.
– Яков, ради всех святых, отвези меня обратно. – Живинбуд бежал по причалу и на секунду остановился. А вот и ладьи, на которых отправлялся отряд. Швентарагис явно переметнулся к другому князю.
К вечеру, после того как рыбак с Яковом прибыли в город, в Смоленске исчезли почти все лодки, остались только три, никуда не годные ладьи, способные совершить плавание только в один конец. Произошло это настолько внезапно, что никто и не заметил. А ночью началось повальное дезертирство. Из города бежали парами, десятками и даже целыми отрядами. Кто-то распространил слух, что ближник Эрдвила предал князя и, украв всё серебро, отправился обратно. Но не просто так, а расположившись в семидесяти верстах на западе от Смоленска, собирает новое войско и готов платить. Наёмники сначала не верили, даже смеялись над этим при начальстве, а сами потихоньку собирали пожитки. В итоге, количество пехотинцев сократилось до тысячи. Некоторых нерасторопных прилюдно казнили, но динамика не исчезла, рать Эрдвила таяла на глазах как сахар в кипятке.
Одновременно со всеми событиями в столице на месте высадки Швентарагиса, возле поляны кипела работа: шестеро мужчин с пилами и топорами делали замысловатую деревянную конструкцию из дуба, названную впоследствии «ёж». Ладья Пахома Ильича, зацепив канатом одно из готовых сооружений, тянула его в реку, делая четырёхметровую глубину фарватера непроходимой для тяжелогруженых судов. Якорь, сделанный из двух мешков с цементом, вперемежку с камнями, надёжно опускал «ежа» на дно реки. Полтора локтя чистой воды рыбацкая лодка пройдёт, а гружёная ладья – уже нет.
Иннокентий был вызван к великому князю на следующий день, как его доставили в расположение ставки. Ярослав проигнорировал письмо, словно потеря города была запланирована. Он мог осадить Смоленск, сил было достаточно, но долгую осаду, как высказались воеводы, держать возможности не было. В просторном шатре, примостившись на краю сундука, Иннокентий показывал на пергаментной карте Смоленского княжества место, где стоит маленькая крепость. Со слов Ермогена, в ней сидели друзья, а отнюдь не враги, как раньше думал священник. Опять же, опираясь на его данные, мешков с продуктами и корзин с ячменём там скопилось так много, что стоят под открытым небом, а не спрятаны в ямах. На память Иннокентий не жаловался, и хорошо запомнил слова настоятеля: «Единственная наша надежда – этот Алексий из Никеи, остальные предатели. Не зря Герман прислал его сюда». Епископ разрешил использовать тайного «союзника», если совсем будет плохо. Именно такой момент, как посчитал Иннокентий, и настал. Войско князя начало испытывать сложности с продовольствием, и любое отклонение от заданного маршрута только усугубляло сложившееся шаткое равновесие в логистике снабжения, когда войско ещё не голодает, но уже и не сыто.
– Мы выйдем к этой крепости и станем в трёх верстах от неё, – принял решение Ярослав. – Отсюда до Смоленска рукой подать, четыре пеших перехода. Там точно есть продовольствие?
– Да, великий князь, здесь как раз проходит просека, – Иннокентий ногтем показал на пергаменте возможное расположение дороги, – ведущая к Смоленско-Мстиславльскому тракту, а припасы должны быть.
На пятый день ускоренного марша конница Ярослава вышла к конечной точке маршрута. Разъезд захватил дезертиров боярина Гвидона, которые поведали о бое у стен крепости. Сомнений в лояльности гарнизона Алексия больше не было. Удивляло только количество защитников – без числа.
Эрдвил сам возглавил карательную экспедицию. Боярин Клоп, неплохо знавший местность вокруг города, указал самый оптимальный маршрут, по которому можно было выйти к мятежному Швентарагису. В том, что бывший комендант стал предателем, сомнений у князя не было. Особенно поразил его рассказ гонца о золотой цепочке, которую, выражаясь современным языком, спустили в водопровод.
– Это ж сколько добра там лежит? – спросил сам у себя в разговоре с гонцом князь.
– Сколько там серебра – то мне не ведомо, а вот, крыша на церкви там золотая и даже сторож у ворот в сапогах ходит, – докладывал Живинбуд.
– При чём тут сапоги? – удивлённо спросил князь, опустил взгляд на свою обувь и спрятал ноги, обутые в коровьи карбатины, под лавку. Тема сразу была закрыта.
Две сотни наёмников оставались гарнизоном в Смоленске и готовились к отправке награбленного обоза. Сто дружинников следовали тремя ладьями вместе с князем. Почти четыреста пехотинцев с остатками кавалерии направлялись по обходной дороге по направлению к Погоновичам, где и должны были соединиться с Эрдвилом. Более глупого распыления сил придумать было невозможно. Тут главную роль играло серебро, Эрдвил надеялся, что Швентарагис образумится и сдастся на милость князя. Тогда казну с остатками верной дружины можно безопасно вывезти к месту сбора, мятежника казнить и сразу уходить домой. И чем скорее это сделать, тем лучше. В городе уже свирепствовал голод, а там недалеко и до бунта.